Процесс веры засулич. Еще раз о деле засулич и либеральном обществе

Профессор Ю. НОСОВ.

Кровавый вторник 11 сентября 2001 года обозначил начало нового периода в истории терроризма - периода террористических (и антитеррористических) войн, в которых друг другу противостоят не только значительные человеческие, материальные, финансовые, информационные ресурсы, но и идеологические. Мишенью террористов становятся уже не отдельные личности, а целые страны. Порой кажется, что времена терроризма второй половины XIX века, который нередко называли "романтическим", "идейным" терроризмом, безвозвратно канули в Лету. Но нет - старое и новое сосуществуют и питают друг друга. Пожалуй, именно в тех первых, "классических" терактах наиболее четко проявилась сущность терроризма как универсального вневременного явления.

Наука и жизнь // Иллюстрации

13 марта 1881 года в Петербурге нигилист Н. Русаков, бросив бомбу под колеса коляски, в которой ехал царь-освободитель, смертельно ранил его. Гравюра на дереве Г. Бродлинга, сделанная по горячим следам, запечатлела убийство Александра II. 1881 год.

Эрцгерцог Франц Фердинанд и его жена собираются садиться в открытый автомобиль.

Итальянская террористическая организация "Красные бригады" в 1978 году похитила премьер-министра Альдо Моро. Через 55 дней его труп был обнаружен в багажнике автомобиля, оставленного террористами в центре Рима.

Один из множества кадров, запечатлевших беспрецедентный террористический акт только начавшегося XXI века - авиационный таран башен-близнецов в Нью-Йорке 11 сентября 2001 года.

Пострадавших на Дубровке в Москве 23 октября 2002 года (пришедшие в театр на мюзикл "Норд-Ост" были захвачены террористами) после окончания операции вывозят из театра.

Взрыв, организованный Аль-Каидой в ночном клубе на острове Бали. 2002 год.

Взрывом, устроенным террористами в метро Мадрида в 2004 году, была унесена жизнь 191 человека.

Груженный взрывчаткой автомобиль взлетел на воздух в Багдаде, погубив множество людей. 2005 год.

ЭПИЛОГ ИЛИ ПРОЛОГ?

Почти сто тридцать лет назад, 31 марта 1878 года, в восьмом часу вечера из здания петербургского Дома предварительного заключения (Шпалерная, 26) вышла малоприметная девушка. Запрудившая улицу толпа с ревом восторга подхватила ее на руки. Это была Вера Засулич. Два месяца тому назад она стреляла в столичного градоначальника Трепова и ранила его. И вот сейчас, только что была оправдана судом присяжных.

Приговор так не вязался со всей предшествующей российской практикой и явился столь неожиданным, что власти на миг оказались в шоке. Опомнившись, бросились исправлять ситуацию своим традиционным способом "схватить и не пущать". Опоздали: героиня тотчас затерялась в каменных джунглях большого города, а через несколько дней оказалась за границей. Перерешить что-либо в судебном вердикте было уже не суждено - оправдание стало историческим фактом. Джинн вырвался из бутылки, имя ему - терроризм.

Впоследствии Засулич назвали "первой русской террористкой", хотя громкие покушения происходили и ранее (достаточно вспомнить выстрел Дмитрия Каракозова в Александра II днем 4 апреля 1866 года, когда тот выходил из ворот Летнего сада), были запоминающиеся теракты и после нее. Причем более действенные, более кровавые, на более значительных, чем Трепов, лиц. Почему же столь знаковым стал выстрел Веры Засулич?

"Всю историю русского терроризма можно свести к борьбе горстки интеллектуалов против самодержавия на глазах безмолвствующего народа", - сказал Альбер Камю. Когда утром 4 августа 1878 года Сергей Кравчинский (в будущем - Степняк-Кравчинский, автор "Андрея Кожухова") в самом центре Петербурга, на Михайловской площади, подошел вплотную к прогуливающемуся шефу жандармов Мезенцеву и заколол его кинжалом, а потом неспешно побежал по Итальянской в сторону Александринки, никто из прохожих не попытался его остановить. Правда, нет правил без исключений: Каракозов не попал в царя лишь потому, что крестьянин из толпы толкнул стрелявшего под локоть, - так что знаменитый француз вроде бы и не совсем прав.

В деле Засулич (обычно так и говорят - "дело", ибо все, что последовало за ее выстрелом, более существенно, чем сам этот выстрел) впервые переплелись теракт и то, как на него прореагировало общество: царь и его окружение, высшая знать, профессиональные юристы, широкие слои интеллигенции консервативного, либерального и революционного толка - мужчины и женщины, молодые и старые, интеллектуалы и недоучившиеся гимназисты. Проблема "терроризм - общество" в этом деле проявилась полно и всесторонне, тем оно интересно и исторически поучительно.

Вглядимся в дело Засулич из нашего времени, пережившего атаку на Америку (11 сентября 2001 года) и перманентную палестинскую интифаду в Израиле, дерзкий захват театра в России во время представления мюзикла "Норд-Ост" и, наконец, череду взрывов в Москве, Лондоне, Мадриде...

Терроризм - одна из самых отвратительных язв общественной жизни, страшная, но, увы, безусловная реальность сегодняшнего мира. Теракты следуют один за другим в клокочущем противоречиями Ольстере и в coннo-благополучной Австрии, в постиндустриальных Англии, Франции, Италии и в полуфеодальных Шри-Ланке, Египте, Пакистане, под палящим солнцем Алжира и в заснеженной Швеции. Стреляют из револьверов и автоматов, взрывают пластиковые открытки и начиненные тротилом грузовики, жертв достают ракетой и гранатометом. Террористы выступают одиночками, группами, организациями. Они держат в страхе миллионы обывателей, борьбой с терроризмом и его предотвращением вынуждены заниматься главы государств как одной из важнейших проблем.

Насилие (чаще всего убийство), оставаясь главным атрибутом терроризма, не исчерпывает этого понятия. Порождение и нагнетание страха - вот, прежде всего, его определяющие черты: в переводе с латыни terror и означает страх, ужас. Отсюда - превентивность, внезапность, стремительность, непредсказуемость терактов, их неотвратимость и неумолимость, декларируемые террористами. Это всегда нападение, агрессия, а не защита. И еще: важнейший обязательный признак терроризма - произвол, беззаконие, внесудебность учиняемой расправы. Террорист сам себя назначает и судьей и палачом.

Античеловеческая направленность терроризма столь очевидна, что, кажется, нет политика или общественного деятеля, который не призывал бы к бескомпромиссной борьбе с терроризмом, заодно используя эти призывы как мало затратное средство повышения рейтинга. Но удивительное дело: общественность с недоумением обнаруживает, что усиление этой борьбы лишь увеличивает количество очагов терроризма. Кроме того, вирус терроризма поражает и самих противоборцев в их "справедливой борьбе". Они начинают забывать о демократических свободах, не гнушаются запугиванием, "случайным" уничтожением мирного населения и т.п.

Удивляться, однако, нечему - только простейшие недуги можно лечить прижиганием, остальное требует более тонких подходов и тщательного изучения истории болезни, начинать же надо ab ovo - с яйца.

КАРАЮЩИЙ ВЫСТРЕЛ

Событийная канва покушения Засулич такова. 24 января 1878 года в приемной петербургского градоначальника проходила обычная утренняя процедура - принимали прошения. Просителей выстроили в ряд, вошел генерал. Приняв бумаги у первой просительницы и обменявшись с ней парой незначащих фраз, генерал повернулся вправо, чтобы перейти к стоявшей дальше старушке-чиновнице, но в это время оставленная им женщина извлекла из-под широкой накидки револьвер и почти в упор, не целясь, выстрелила в Трепова, в левый бок. Раненный, он упал, женщина выронила револьвер, на нее набросились дежурные офицеры, заломили руки. Тут же при допросе и в дальнейшем на следствии выяснилось, что женщина, назвавшаяся при записи на прием Козловой, на самом деле Засулич. В полиции имелось на нее дело, да и она без утайки рассказала о себе все.

Засулич Вера Ивановна, двадцати восьми лет, родом из-под Смоленска. Из многодетной семьи гжатских мелкопоместных дворян, в три года лишилась отца, юность прошла в разночинной молодежной среде. В 17 лет получила диплом учительницы, увлеклась идеями народников - все в традициях того времени. Случай свел ее с Сергеем Нечаевым, злым гением семидесятых, теоретиком крайних форм террора, лидером наиболее экстремистской части молодежи. В его организацию она не вошла, однако и само знакомство с "авторитетами" не проходит даром. Когда началось "нечаевское дело", полиция арестовала и восемнадцатилетнюю Засулич: на ее адрес из-за границы какое-то время приходили его письма.

Ни обвиняемой по делу, ни свидетельницей ее не определили, но без суда продержали в одиночке почти два года, а когда выпустили из Петропавловки, не только не извинились, но и влепили ссылку. Потом - жизнь под надзором полиции вдали от столиц, перемена десятка захолустных городов, бедность, болезни, несложившаяся женская судьба, нервность и замкнутость. Все это постепенно сформировало ее как человека, готового на крайность. Власти поработали на совесть, выпестовав из заурядной девушки-учительницы террористку, - она же не была таковой ни по убеждениям, ни по врожденным качествам и всю последующую жизнь неизменно сторонилась экстремизма.

На следствии Засулич объяснила свой поступок. За полгода до того, 13 июля 1877 года, при посещении Дома предварительного заключения Трепову показалось (вероятно, так и было), что один из гулявших во дворе арестантов, Боголюбов, не снял перед ним шапку. Генерал, уже чем-то взвинченный, рассвирепел и приказал того высечь. Жандармы выполнили приказ с особенным сладострастием и прилюдно, это возмутило всю тюрьму и вызвало бунт, жестоко, с побоями подавленный.

Засулич узнала обо всем этом из статьи в газете "Голос", находясь в Пензе. Ни Трепова, ни Боголюбова она не знала, но, возмущенная надругательством над человеческой личностью, укрепилась в сознании, что подобное нельзя оставлять безнаказанным, что "надо привлечь внимание" и что "если не я, то кто же"? По мере того как интерес общества к делу Боголюбова ослабевал, ее возбуждение только усиливалось. И вот нелегальный переезд в Петербург, долгая, тщательная подготовка и наконец - выстрел.

СУД ИДЕТ!

Петербургский окружной суд занимал в то время здание бывшего арсенала постройки В. И. Баженова (XVII век); с середины 60-х годов его приспособили для "судебных установлений" (сожжено в февральские дни 1917 года). Фасадом здание выходило на Литейный проспект, переходом вдоль Шпалерной соединялось с Домом предварительного заключения. Поблизости золотились купола Сергиевского всей артиллерии собора. В этих декорациях и разыгрывался последний акт дела Засулич. "Чистая" публика, получившая пригласительные билеты, разместилась в зале суда, революционно настроенная молодежь запрудила Литейный и Шпалерную. Когда процесс окончился и начали расходиться, за Невой на Выборгской загорелась огромная фабрика, и темно-багровые отсветы пожара придали месту действия зловещий колорит. История любит подобными знамениями курсивить важные события - лучше запоминаются.

Дело Засулич вызвало громадный интерес не только в России, но и во всей Европе (тогда это был "весь мир"). Публикации того времени и более поздние, отмечая решающую роль в ее судьбе нарастающего революционного и либерального движения, тем не менее отмечают, что полное оправдание подсудимой стало все-таки случайностью - благоприятно сошлись многие факторы. Вот если бы министр юстиции Пален не был столь "легкомыслен" и определил слушание дела не как уголовного, а как политического, оправдания бы не последовало. (Да "легкомыслия" и не было, просто ему не хотелось будоражить столицу еще одним политическим процессом, а виновность и осуждение Засулич представлялись самоочевидными, но получилось-то не так.) Или если бы обвинитель Кессель не был столь бесцветной фигурой и не зачитал бы свою речь по бумажке, а произнес ее с подобающей страстностью... Или если бы сановная публика в суде не относилась с таким презрением к Трепову... И если бы не были допущены судебные ошибки в ходе процесса... Если бы, если бы, если бы... Как острили позднее, "революция случилась оттого, что полиция недоглядела".

Никаких случайностей не произошло. Общество хотело, точнее сказать, общество жаждало пришествия терроризма. Можно воспринимать это как коллективное ослепление, временное умопомрачение, синдром самоуничтожения, наконец, но факт остается фактом: общество само накликало на себя терроризм, благословило его. Потом спохватилось - да поздно.

Кем был Трепов Федор Федорович, объект теракта? Шестидесяти шести лет, высоченный, дородный, деятельный. Смесь грубоватого солдафонства, властолюбия, самодурства, житейской сметки. Культурный уровень околоточного - "в слове из трех букв делает четыре ошибки: вместо "еще" пишет "исчо". Словом, свой, не враг. Таких (и до и после него) на Руси было пруд пруди, да и сейчас без труда обнаружится не один.

Но в русском обществе тех дней уже пятнадцать лет - с отмены крепостничества - шел процесс гражданского самоутверждения. Шел неспешно, строго дозированный высочайшим монаршим разрешением, но шел. Закон еще позволял сечь каторжника, но только до отправки по этапу, в тюрьме это не разрешалось. "Я человек неученый, юридических тонкостей не понимаю", - объяснялся Трепов, считая себя жертвой обстоятельств и интриг. И послал выпоротому Боголюбову чаю и сахару, чтобы зла на него не держал, - эдакая патриархальная простота, граничащая с издевательством (через пару лет Боголюбов умер в тюремной больнице в состоянии мрачного помешательства).

Чем меньше было отвоевано свобод, тем исступленнее реагировало общество на их попрание. В конфликте схлестнулись осколок прошлого и те, кто с надеждой заглядывал в обещанное европейское будущее России. Ни та, ни другая сторона не подумала обратиться к закону. Да и был ли закон столь свободен от произвола, чтобы каждый уверовал: "закон суров, но справедлив". Схватились кто за плеть, кто за револьвер.

Да, обвинитель Кессель звезд с неба не хватал: не трибун, не оратор. Но ведь все существенное сказано было. Что преступность стрелявшей признана ею самой; что недопустимо использовать безнравственные средства для достижения нравственных целей; что любой провинившийся человек (Трепов то есть) имеет право на суд закона, а не на самосуд Засулич; что "никакие самые красноречивые рассуждения не сотрут пятен крови с рук, покусившихся на убийство". Его не услышали, не захотели услышать.

О речи защитника Александрова, кроме как "блестящая", "неподражаемая", "историческая" и так далее в том же духе, современники не говорили. Он и впрямь сориентировался великолепно. Защищать подсудимую бесперспективно - слишком очевидно, что самоуправное убийство (или покушение на него) есть преступление. А вот всласть "попастись" на благодатной ниве обличения самодура Трепова - совсем другое дело. Это была беспроигрышная карта, общество жаждало либеральных перемен. Последовали гневные тирады о поруганном человеческом достоинстве Боголюбова, о мучительном стоне удушенного и униженного человека (читай - народа), даже о "сфере, которая не поддается праву, куда бессилен проникнуть нивелирующий закон", - каково! И это говорил юрист. Далее следовал переход к изломанной судьбе самой Засулич, к тому, что она, как "натура экзальтированная, нервная, болезненная", не могла остаться равнодушной к страданиям другого. (И имела право стрелять?) Вся техника покушения: приобретение револьвера, длительная подготовка, продуманность одежды, хладнокровный выстрел - все это адвокат походя дезавуировал выспренной метафорой "вдохновенная мысль поэта может не задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения" (это о том, что револьвер был выбран с наибольшей убойной силой?). И заключительный реверанс в сторону Европы, "которая до сих пор любит называть нас варварским государством". Однако на то и адвокат, чтобы соответственно настроить слушателей, даже если приходится манипулировать истиной и правом. А что же окружение - публика, присяжные, судья? Словно загипнотизированные, никто "не заметил" подмену тезиса (обличение Трепова вместо оправдания преступницы), неистово аплодируя эффектным пассажам защитника.

ЗВЕЗДНЫЙ ЧАС А. Ф. КОНИ

И все же главное действующее лицо разыгранной пьесы и одновременно ее режиссер - председательствующий на процессе Кони, фигура знаковая в деле благословения будущего терроризма.

Кони Анатолий Федорович, в ту пору 34-х лет, интеллигент в третьем поколении, блестяще и всесторонне образованный, честное открытое лицо типичного шестидесятника. Юрист высочайшей квалификации, активный проводник судебной реформы, исследователь правовых проблем. Наблюдательный мемуарист, остроумный писатель, прогрессивно настроенный либерал.

Невольно напрашивается параллель с лучшими представителями наших демократов "первого призыва". Та же убежденность, что доказанная истина безоговорочно принимается всеми. Та же наивность, что и властям (вплоть до царей и президентов) нужна именно истина, а не что-то другое. Та же неспособность предвидеть, к чему на практике могут привести их прекрасно душные рассуждения. То же непонимание, что выпускаемые ими на свободу фантомы материализуются и начинают действовать уже независимо от воли своих создателей, очень часто - против них же. "Маленький Кони", ярый законник, как хотелось ему утвердить истину! Оказалось, мало быть умным, надо быть мудрым.

Выходя на процесс, он осознавал, что оказался между двух огней. Министр Пален без обиняков заявил ему, что Засулич должна быть осуждена: "Обвинитель, защитник, присяжные - все вздор, тут все зависит от вас!" Кони принял царь и, разумеется, "не опустился" до обсуждения дела и до беседы вообще. Но сам факт аудиенции - это уже установка. С другой стороны, Кони чутко улавливал настроение общества. Общество, доведенное до крайности "безобразиями" властей, особенно проявившимися в только что бесславно окончившейся Балканской войне "за освобождение славян", было расстроено, напряжено, болезненно восприимчиво и жаждало перемен. Частицей общества был и он сам.

Заключительное резюме Кони преподносится как образец объективности, логичности, судейской беспристрастности. Ну что же, посмотрим...

Практически каждый тезис обвинителя он развенчивает либо подвергает сомнению, причем использует не столько аргументы защитника (порой их просто нет), сколько свои собственные "тексты". Он напирает на особенное внимание к "внутренней стороне деяния Засулич", к ее личной несчастливой судьбе, он как бы мимоходом роняет фразы такого рода: "факт выстрела несомненен, но..." или "ее желание отомстить еще не указывает на ее желание убить" и т. п. Что это - объективность? Почему он так? Защитник, увлекшись патетикой обличения Трепова (чем и прославился), фактически не потребовал оправдания Засулич. "Она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною" - вот его последняя фраза.

Похоже, что все присутствовавшие, включая защитника и подсудимую, не считали возможным ее оправдание. Всем хотелось гневного осуждения Трепова (вообще властей) и мягкого, максимально снисходительного приговора Засулич. (Как в нашем знаменитом фильме "Берегись автомобиля" - "он крал, но он честный человек, пожалейте его, граждане судьи", и пришлось милейшему Юрию Деточкину все же отсидеть положенный минимум.) Похоже, что этого хотел и Кони, однако после выступления сторон ему, должно быть, показался реальным выход Засулич из зала суда "в кандалах". А этого общество ему бы не простило, не простил бы себе и он сам!

И Кони начал отрабатывать за адвоката, только более профессионально и целеустремленно. И перестарался. Концовка его резюме призывает присяжных "судить по убеждению вашему, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести". (А закон?) "Запоминается последняя фраза", как говорил Штирлиц. И через десять минут старшина присяжных произнес: "Нет, не виновна!" "Тупоголовый Пален" оказался прав: решили так, как подсказал судья, - механизм "всенародного одобрения" во все времена и при любых режимах одинаков, и министр хорошо знал этот механизм, но не слишком хорошо знал своего сотрудника Кони.

Вскоре после процесса террорист Кравчинский написал: "С выстрела Веры Засулич прошло всего полгода. Смотрите же, как разрастается наше великое движение... подобно тому, как лавина падает со все возрастающей скоростью. Подумайте, что же будет через какие-нибудь полгода, год?"

Ни Кони, ни сидящие в зале суда "сливки общества" об этом не подумали. Или - не хотели подумать?

БЕСЫ ВЫРВАЛИСЬ НА ВОЛЮ

Попробовали бы не оправдать? Некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда, наверное, были бы убиты прокурор, председатель и некоторые знатные посетители" - такой мотив "справедливого" приговора прозвучал в письме одного из присяжных. Вот оно: террор фактически еще не начался, а его неизменный спутник - страх - уже начал вершить суд и расправу. Тысячная толпа, заполнившая Шпалерную, все эти люди в широкополых шляпах, высоких сапогах и пледах (униформа революционных разночинцев) восторженно неистовствовали: "Теперь мы будем сами расправляться с притеснителями". И тут же продемонстрировали это со всей возможной неуклюжестью. В завязавшейся потасовке с жандармами один из студентов, случайно выстрелив, попал в своего и тотчас сам застрелился.

Впрочем, что молодежь! Рафинированная публика в суде повела себя так же. И не только титулованные недоумки вроде графа Баранцова, многие с азартом били себя в грудь, бормоча "это счастливейший день жизни!". Аплодировал канцлер Горчаков (лицейский товарищ Пушкина), умудренный жизнью восьмидесятилетний старец, - уж он-то, казалось бы, должен был сообразить, к чему поведет оправдание преступного выстрела. А за пару недель до суда сам пострадавший, едва оправившийся от раны Трепов, разъезжая в коляске по городу, заверял всех и каждого, что "будет рад, если она будет оправдана". "Фельдфебель" тоже хотел соответствовать времени. Весь этот коллективный психоз трудно объяснить одними лишь прогрессивно-либеральными настроениями общества.

Интересно, что в своих позднейших воспоминаниях Кони чаще говорит о "поступке" Засулич, а не о преступлении. Время постепенно стирает память о том, что было, хочется оправдать свое тогдашнее поведение, отсюда и успокаивающее "а был ли мальчик?": "С сечения Боголюбова надо считать начало возникновения террористической доктрины среди нашей "нелегальной" молодежи. С этого момента идея "борьбы" затемняется идеей "мщения"..." - утверждает он. Полноте, ваше превосходительство. И до того и после во множестве секли и правых и виноватых, "законно" и незаконно и - ничего. "Добро" терроризму дал оправдательный вердикт вашего суда.

С тех давних времен повелось: если террорист выступает против нас - это террорист, заслуживающий лишь осуждения, а если - за, то это уже как бы не террорист и с осуждением подождем. В 1923 году швейцарский суд присяжных оправдал убийц Воровского, советского представителя на международных конференциях. Даже эсеры, идеологи террора, назвали их - Конради и Полунина - "ополоумевшими мстителями за личные обиды и страдания". А в западной прессе писали, что "приговор суда совпал с правовым сознанием народных масс". Если против ненавистных большевиков, то и террористы уже не террористы, и спекуляции на "сознании народных масс" идут в дело.

В декабре 1996 года средь бела дня в центре Багдада четыре оппозиционера-террориста расстреляли кортеж автомашин, в одной из которых находился сын диктатора Саддама Хусейна. Разумеется, нападавшие не террористы, а "отчаянные храбрецы, обладающие огромным мужеством". На антитеррористическом саммите в Шарм-аль-Шейхе в 1996 году Англия и Франция не поддержали американского осуждения "кубинского терроризма". Все просто: они с Кубой - торговые партнеры. Англия при этом еще и ворчала, что прежде не мешало бы США перестать заигрывать с "Шинн Фейн", этим "легальным представительством ольстерских террористов". Сначала интересы, потом мораль. Двойной стандарт в оценках приводит, увы, лишь к расширению и упрочению базы терроризма.

"Побочные эффекты" стали постепенно непременным спутником терактов. Самый "одухотворенный" из террористов, любимчик мировой литературы Ваня Каляев, убийца великого князя Сергея Александровича (Москва, Кремль, 4 февраля 1905 года), несколько раз срывал намеченное из-за того, что в той же карете находились жена князя и племянники. Но ведь, дождавшись подходящего случая и бросив роковую бомбу, он мимоходом изранил и кучера Рудинкина. Игаль Амир, убийца израильского премьера Рабина (Тель-Авив, площадь Царей Израилевых, 5 декабря 1995 года), тоже "заодно", случайно ранил и телохранителя Рабина. "Я не хотел этого и очень сожалею", - сказал террорист в суде. Выпущенная Богровым, палачом Столыпина (Киев, Оперный театр, 1 сентября 1911 года), пуля, срикошетив, ранила скрипача в оркестре. А предшественники Богрова, еще в Петербурге охотившиеся на Столыпина, "по недоразумению" искалечили детей своей будущей жертвы. Эсерка Леонтьева в швейцарском кафе "по ошибке" застрелила местного обывателя Мюллера, "намеченный" ею царский министр Дурново вообще в это время в кафе не был. Фарс? Разумеется, но - кровавый.

Желябов с Кибальчичем, гоняясь за Александром II, 5 февраля 1880 года взорвали одно из помещений Зимнего дворца. Царя там не оказалось, но "при этом убито десять и ранено сорок пять человек нижних чинов Финляндского полка" (историки называют это четвертое покушение на Александра II "неудавшимся" - так-то). Исполком "Народной воли" выразил соболезнование по поводу "накладки": "с глубоким прискорбием..." и т. д. Они еще рядятся в тогу святых мстителей, они еще декларируют неприемлемость безвинных жертв - надолго ли? Спустя столетие некий Кевин Мак-Кенн, ирландский террорист, услышав об убийстве взрывом женщины-полицейского, исступленно зааплодировал: "Надеюсь, она была беременна! В этом случае мы одним ударом уничтожили бы сразу двух врагов". Думаете, это психический больной? Если бы...

В деле Засулич, несомненно, убедительным и серьезным является сам факт, толкнувший ее на покушение, - издевательство распоясавшейся власти над беззащитным человеком. И в наши дни многим понятны и близки стремления, например ирландцев (или корсиканцев, или курдов, или басков), к свободе и независимости. И тем не менее методы их достижения выглядят отталкивающими.

Терроризм, исповедующий догмат "я так хочу, я так решил", нередко и саму цель своих действий превращает в насмешку над здравым смыслом, в кровавый фарс. В 1898 году террорист заколол кинжалом Елизавету Австрийскую, несравненную Сиси, и поныне боготворимую всей Австрией. Ее "вина" заключалась лишь в том, что она была женой императора Франца Иосифа I, ненавидимого на Балканах. Это как облить кислотой рембрандтовскую Данаю - воистину от "идейного" террориста до шизофреника-маньяка один шаг.

А не так давно десятка три-четыре "отморозков" создали "армию освобождения Техаса", требуя возврата этого штата к статусу 1845 года, когда он не входил в США, и, чтобы не было сомнения в их серьезности, начали брать заложников из числа первых встречных. Еще в некоторых штатах подобные "джентльмены" организовали серию бессистемных взрывов - где попало. Они, видите ли, против разрешения абортов! Мрачно-знаменитый Кужинский 18 лет терроризировал США, рассылая пластиковую взрывчатку по университетам (за эту пристрастность его окрестили Унибомбером). Оказалось, он рассердился на индустриальный мир за нарушение экологии, поселился в избенке без телевизора, телефона, электричества, душа и склонял, как мог, других к такой же жизни. А противники проведения в Стокгольме Олимпиады-2004 отметились поджогами нескольких домов (не своих, разумеется). Нужны еще примеры?

Казалось бы, беспроигрышный для терроризма момент в деле Засулич - ее жертвенность. На десятилетия вперед это стало морально-этическим оправданием: "Убивая, я одновременно обязательно жертвую собой". Звучит вроде бы красиво, но какое облегчение жертве террора от этого? Все религии мира осуждают самоубийц. "Возлюби ближнего как самого себя" означает и "возлюби себя, твоя жизнь священна, распоряжаться ею может только Он".

Идейно терроризм начинается фактически с того, что человек оказывается способным переступить через свою жизнь - опасайтесь самоубийц! Голодовкам и самосожжениям с целью "привлечь внимание", "выразить протест" общество нередко рукоплещет, не замечая очевидного: отсюда не более полушага, чтобы легко переступить и через чужую жизнь.

От "романтической" жертвенности ранних террористов до "террора самоубийц" путь оказался очень коротким. Пятнадцатилетняя девчушка увенчивает гирляндой цветов индийского премьера Раджива Ганди, и в тот же миг закрепленная на ее талии взрывчатка разрывает их обоих на части (близ Мадраса, 21 мая 1991 года). А вот фотография парада арабских смертников в Килькилии: они в черных масках с прорезями для глаз, рука сжимает автомат. Назавтра кто-то из них сядет за руль тяжелого грузовика, начиненного взрывчаткой, и отправится в последний путь. Потом следующий, потом еще один. Точь-в-точь евангельское стадо свиней, в которых вселились бесы: "и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло". Но теперь не библейские времена, в специальных школах на место "потонувших" готовят новых бойцов самого безжалостного, дикого, фанатичного отряда террористов.

Интересно, как бы прокомментировали это те, кто почти 130 лет тому назад рукоплескал "святой" жертвенности Засулич?

Ислам, как и другие религии, осуждает самоубийство, но обычное, "бытовое" самоубийство несчастного слабого человека - по-арабски "антахар". А самоубийство с одновременным нанесением удара врагу - "асташад" - это уже как бы не самоубийство, а жертва на алтарь Всевышнего. "Слова, слова, слова", скажете вы, но не так думают идеологи террора. Не пытайтесь дискутировать с террористами, уверяю вас, о заповеди "Не убий" они размышляли не менее других. Не забвение нравственных догматов определяет их поведение, но способность переступить через них. Выступая в суде, убийца премьера Рабина Игаль Амир рисовался: "Возможно, Бог действовал вместе со мной" (при этих словах его мать содрогнулась: "В моего сына вселился дьявол"). "Как же вы, религиозный человек, сын раввина, забыли о заповедях?" - "Но в Законе есть более сильное предписание "спасения души", я поступал по нему". При этом он сатанински ухмылялся - "беретта" сделала свое дело, а "текстами" можно жонглировать так и эдак. Точнее всего о нем сказала вдова убитого охранника Рабина Лея - "недочеловек".

Савинковцы на упрек в нарушении заповедей, цитировали из Писания: "По делам вашим воздастся вам" - и сделали изречение девизом своей террористической организации.

Спор предполагает, что есть две стороны, в данном случае это не так: вторая "сторона", террористы - это бесы, которые не по заблуждению, а сознательно противопоставляют себя людской морали.

И ТОГДА НЕ ОБОШЛОСЬ БЕЗ ПИАРА

Как восприняли дело Засулич тогдашние "инженеры человеческих душ", "духовные пастыри общества", писатели то есть? Разумеется, появилась уйма стихов, на разные лады склонявшие и рифмовавшие "свободу", "честь", "стоны братьев" и прочий вздор в том же духе. Новый "товар" - террор - начали продвигать на рынок. Живой классик Тургенев, до времени одряхлевший в своем заграничном далеке, откликнулся очередным стихотворением в прозе. Перед высоким порогом стоит девушка, готовая на холод, голод, тюрьму, смерть, а также и на одиночество, презрение, безвестность. "Войди!" Девушка переступает порог, вслед ей несется: "Дура!", "Святая!" Последнее слово все-таки "Святая!". От Тургенева и нельзя было ждать иного, уж слишком чутко он прислушивался к конъюнктуре, слишком ревниво пекся о своем имидже "отца" революционных "детей". На какое дело идет девушка, через что переступает, об этом ни слова. Как в зале суда - аплодисменты, восторг, умиление и - пустота.

Сколько блистательных талантов тогда и позже обращалось к образам террористов! И удивительное дело: все вроде бы осуждают, развенчивают, клеймят, а читателя, в особенности молодого, неудержимо привлекают эти отверженные, демонические борцы за справедливость. Даже в "Орле или решке" Алексея Толстого, где физиологически омерзительный террорист, предатель и провокатор Азеф, олицетворяет собой порочную и безнравственную, но все же влекущую жизнь-игру, "в которой ставками были золото, головы министров и революционеров, дорогие кабаки и женщины". Что же говорить о "Праведных" Альбера Камю с его то ли осуждением, то ли восхищением "героями" вроде Каляева.

Задумывались о нравственных аспектах и в революционной среде - не сводилась ведь она к психопатам да маньякам. И в то время как Савинков-эсер хладнокровно посылал своих "бомбистов" на дело, Савинков-писатель предлагал им "новую", логически четкую мораль: "Одно из двух: или "Не убий", и тогда мы разбойники, или "Око за око, зуб за зуб". А если так, то к чему оправдания? Я так хочу и так делаю". Рассуждая подобным образом, он отбрасывает как ненужный словесный хлам и "интересы революции", и "целесообразность". Можно убить и мужа своей любовницы. "Кто дал тебе право? Кто позволил?" - "Я сам позволил себе". Такое привлекало (и привлекает) многих.

Казалось бы, за столетие с моральным развенчиванием терроризма достигнута полная ясность. Да так ли? Перед казнью в июне 2001 года Тимоти Маквея, на совести которого жизни 168 человек (это он подогнал начиненный взрывчаткой грузовик к торговому центру "Оклахома-Сити" 19 апреля 1995 года), американские СМИ закружились в истерической свистопляске. Они, описывая "героя", говорили, каким бравым солдатом он выступал во время "войны в заливе", как был награжден бронзовым крестом, как любил бешеную езду, что читал, ел, предпочитал... Удивительно ли, что десятки девушек из самых удаленных штатов возжелали от него ребенка? Полагаете, они симпатизировали терроризму? Смешно даже предположить, но, окажись они подругами будущих маквеев, не станут ли они и их соучастниками?

И как бы ни открещивались от бесов писатели и журналисты, а проблема "терроризм и СМИ" существует. Профессионалы из антитеррористических центров утверждают, что нередко интересы тех и других совпадают: стремление к известности, сенсационности, детективу... Так что не все просто с осуждением терроризма.

В зале суда 31 марта был и Ф.М. Достоевский, существует версия, что он одобрил оправдание Засулич. Неужели мог оправдать терроризм он, только что в "Бесах" обнаживший мерзость нечаевщины, предвидевший савинковцев и кампучийских кхмеров с миллионами их жертв? Но конечно же он видел, что Засулич - это не Нечаев, и вот его слова: "Наказание этой девушки неуместно, излишне. Следовало бы выразить: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... Нет у нас, кажется, такой юридической нормы, а чего доброго ее теперь возведут в героини".

Как в воду глядел - возвели. Так было, так будет - никто не хочет слушать пророков.

31 марта 1878 года - 135 лет назад - суд присяжных вынес оправдательный приговор террористке Вере Засулич. Он был как гром среди ясного неба. Точнее сказать, так восприняли этот приговор власти. Публика же (по-нынешнему - общественность) с нетерпением ждала и с восторгом приветствовала это решение суда присяжных.

Чтобы понять этот удивительный приговор и реакцию на него тогдашней общественности, следует рассказать, какие события ему предшествовали. 6 декабря 1876 года у Казанского собора Санкт-Петербурга состоялась студенческая демонстрация. Выступление студентов было мирным, но, как сказали бы нынче, «несанкционированным». В дело, как и полагается в России, вступила жандармерия, и в ходе разгона сборища был арестован, а затем приговорен к каторге студент А. С. Боголюбов.

13 июля 1877 года столичный дом предварительного заключения, где осужденный студент дожидался отправки по этапу, посетил петербургский градоначальник генерал Трепов. Проходя по тюремному двору, генерал увидел на прогулке трех заключенных, среди которых был Боголюбов. Все трое перед «высоким превосходительством» сняли шапки, но тот был не в духе. «Почему арестанты гуляют вместе?» - грозно прорычало «высокое превосходительство». Тюремная стража еще не успела ответить, как Боголюбов вежливо пояснил вельможе, что он не подследственный, уже осужден, и на него правило «не кучковаться» не распространяется. «Молчать! - заорал Трепов. - Не с тобой разговаривают. В карцер его!».

Растерявшаяся администрация не больно расторопно выполнила приказ «его высокопревосходительства», и пока Трепов шествовал и разносил тюремное начальство, Боголюбов снова попался на глаза градо-начальнику. При этом на сей раз шапки не снял. Генерал приказал осужденного высечь. Такая экзекуция в те времена в России была запрещена. И надо сказать, что Трепов, поостыв, решил отложить порку до согласования с министром юстиции графом Паленом. Но тот разрешил и наказание состоялось, а весть об инциденте мгновенно облетела Петербург. Об этом написали все газеты. Россия была возмущена. Ну, «передовая общественность» - она ведь только возмущаться и умеет, а вот серьезные ребята из революционных кругов решили, что Боголюбов должен быть отомщен. Именно к этой публике и принадлежала Вера Засулич. Потому 24 января 1878 года в приемной господина столичного градоначальника прогремел выстрел.

Так случилось, что в этот же день в должность председателя петербургского окружного суда вступил выдающийся российский юрист Анатолий Федорович Кони. Дело Веры Засулич подлежало юрисдикции суда присяжных, так как преступление квалифицировалось как уголовное.

Граф Пален полагал, что очевидное и неопровержимое покушение на Трепова не вызовет у присяжных никаких сомнений в виновности террористки. Власть тогда, как и сегодня, была «страшно далека от народа». Зато А. Ф. Кони в таком исходе дела был вовсе не уверен, о чем и предупредил министра юстиции. Он очень хорошо знал настроения в обществе, да и сам, честно говоря, был во власти этих настроений. Достаточно указать на добрые знакомства Кони с Тургеневым, Достоевским, Некрасовым и другими выдающимися деятелями русской культуры того времени. Сатрапская выходка Трепова вызвала всеобщее отвращение, тогда как выстрел Веры Засулич - если уж не симпатию, то несомненное сочувствие.

Подтверждением этих настроений явились затруднения и в назначении государственного обвинителя на этот процесс. Умный, образованный В. И. Жуковский отказался от этой роли сразу. Не менее авторитетный юрист (и поэт) С. А. Андреев спросил, может ли он связать на суде преступление Засулич с незаконными действиями Трепова? Министр ответил: «Нет!». И Андреев тоже отказался поддерживать обвинение. Наконец, буквально уговорили выступить обвинителем К. И. Касселя - прокурора столичного окружного суда.

Если с кандидатами в обвинители затруднились, то от желающих защищать террористку не было отбоя. Первоначально Засулич хотела отказаться от адвоката и защищать себя сама, но затем переменила решение. Выступить на защиту этой женщины многие питерские юристы почтили за честь. Окончательный выбор пал на блистательного Петра Акимовича Александрова. Кстати, бывшего прокурора. «Дайте мне это дело, и я не сомневаюсь, что доведу его до оправдательного приговора», - сказал адвокат при назначении участником процесса.

Председателем судебного заседания стал сам Анатолий Федорович Кони. Министр Пален был убежден, что никто другой не проведет этот процесс так, как это сделает председатель окружного суда - в точном соответствии с законом.

Судебное заседание открылось 13 марта 1878 года за час до полудня. Зал был полон. Вне зала стояла огромная толпа. В отличие от бесцветной речи обвинителя, речь защитника была блистательной и убедительной. Перед удалением коллегии присяжных в комнату совещания Анатолий Федорович напутствовал их коротким словом. В своем резюме он просил присяжных ответить на три вопроса.

Первый - виновна ли подсудимая в том, что решилась отомстить генералу Трепову за наказание Богомолова и, приобретя с этой целью револьвер, нанесла 24 января с. г. ранение генерал-адъютанту Трепову?

Второй - если Засулич совершила это деяние, то имела ли она заранее обдуманное намерение лишить жизни градоначальника Трепова?

Третий - если Засулич имела целью лишить жизни Трепова, то все ли она сделала для достижения этой цели?

Свое краткое обращение к присяжным Кони завершил так: «Указания, которые я вам сделал, есть не что иное, как советы. Вы можете их забыть или принять во внимание. Вы произнесете по этому делу решительное и окончательное слово. Вы его произнесете по убеждению вашему, основанному на том, что вы здесь видели и слышали, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести».

Дальнейшее известно. Когда старшина присяжных произнес вердикт, публика в зале и вне его устроила длительную овацию. Вера Засулич была тут же освобождена из-под стражи.

Власти были крайне раздражены, чтобы не сказать - взбешены. Последовал приказ немедленно арестовать террористку, но было уже поздно - Веру надежно спрятали друзья, а через некоторое время нелегально переправили за рубеж. Анатолию Федоровичу Кони и Петру Акимовичу Александрову их бескомпромиссное служение закону и профессиональному долгу стоило карьеры. На долгих 20 лет А. Ф. Кони попал в опалу.

Почему я нашел нужным обратиться к этой полузабытой истории? Да потому, что она и в нынешней России очень поучительна и современна. И тогда, и сегодня в России шли реформы. В том числе - и судебные. И тогда, и сегодня эти реформы наталкивались на бешеное - с пеной у рта - сопротивление. В России сегодня, как и тогда, появился суд присяжных, призванный ограничить произвол судебной системы. Но тогда, как и сегодня, к удивлению властей, выяснилось, что он судит по-своему. То есть присяжных не столько интересует буква закона, сколько общая совокупность обстоятельств, приведших обвиняемого к преступлению. И руководствуется коллегия присяжных при вынесении вердикта здравым смыслом и велением совести.

Ведь что, с точки зрения порядочных людей, произошло тогда, в 1877 году? Распоясавшийся хам-начальник грубо попрал закон. Власть на это никак не прореагировала. Более того - дала свое «добро» на это хамство и самоуправство. Знакомая картина, не правда ли? Возникла естественная реакция общества на это событие. Выстрел Веры Засулич, конечно же, по всем канонам был преступлением. И в то же время он стал материальным воплощением этой реакции общества. Это был акт самозащиты общества от беззакония властей. Там, где власть нарушает и игнорирует собственные законы, неизбежно возникает самоуправство и неуважение к закону и власти. Разве читателю не напоминает это наше российское сегодня?

Процесс Веры Засулич имел огромные, трагические, непоправимые последствия в истории нашего Отечества. Получив ясный сигнал, что общественное мнение находится на их стороне, террористы всех мастей распоясались. Прошла волна терактов, не закончившихся убийством даже самого царя-реформатора. Убитого, между прочим, накануне того, как он решил дать стране Конституцию. Кто знает, как сложилась бы судьба России, не будь хамской выходки петербургского градоначальника, выстрела Веры Засулич и оправдательного приговора коллегии присяжных 31 марта 1878 года? Как никто не может предсказать судьбу современной России при наплевательском отношении к закону ее властей. Это ли не урок для нас - нынешних?

Исаак Фельдштейн

139 лет назад, 31 марта 1878 г. судом присяжных началось слушание дела революционерки Веры Засулич о покушении на убийство градоначальника Санкт-Петербурга генерала Ф.Ф. Трепова.

Это был процесс, где прозвучала одна из гениальных речей, изменивших ход Российской истории: защиту подсудимой вел адвокат Петр Александров. Благодаря его мастерскому выступлению, суд присяжных оправдал Веру Засулич.

Сегодня мы предлагаем вам ознакомиться с сокращенным вариантом этой знаменательной речи.

Выдающийся российский адвокат Петр Акимович Александров родился в 1838 году в семье священника и поначалу учился в семинарии. По окончании курса юридических наук в Санкт-Петербургском университете служил судебным следователем Царскосельского уезда, состоял товарищем прокурора Санкт-Петербургского окружного суда, затем получил должность прокурора Псковского окружного суда. В 1876 году, будучи к тому времени товарищем обер-прокурора уголовного кассационного департамента Правительствующего сената, Петр Александров после конфликта с начальством вышел в отставку и вступил в сословие присяжных поверенных округа Санкт-Петербургской судебной палаты. Он выступал защитником на многих громких процессах, но европейскую известность принесла ему защита Веры Засулич.

Судебная речь адвоката П. А. Александрова в защиту Веры Засулич. 31 марта 1878 года (в сокращении)

Господа присяжные заседатели! Я выслушал благородную, сдержанную речь товарища прокурора, и со многим из того, что сказано им, я совершенно согласен; мы расходимся лишь в весьма немногом, но тем не менее задача моя после речи господина прокурора не оказалась облегченной. Не в фактах настоящего дела, не в сложности их лежит его трудность; дело это просто по своим обстоятельствам до того просто, что если ограничиться одним только событием 24 января, тогда почти и рассуждать не придется. Кто станет отрицать, что самоуправное убийство есть преступление ; кто будет отрицать то, что утверждает подсудимая, что тяжело поднимать руку для самоуправной расправы?

Все это истины, против которых нельзя спорить, но дело в том, что событие 24 января не может быть рассматриваемо отдельно от другого случая : оно так связуется, так переплетается с фактом совершившегося в доме предварительного заключения 13 июля, что если непонятным будет смысл покушения, произведенного Верой Засулич на жизнь генерал-адъютанта Трепова, то его можно уяснить, только сопоставляя это покушение с теми мотивами, начало которым положено было происшествием в доме предварительного заключения…

Всякое должностное, начальствующее лицо представляется мне в виде двуликого Януса, поставленного в храме, на горе; одна сторона этого Януса обращена к закону, к начальству, к суду; она ими освещается и обсуждается; обсуждение здесь полное, веское, правдивое; другая сторона обращена к нам, простым смертным, стоящим в притворе храма, под горой. На эту сторону мы смотрим, и она бывает не всегда одинаково освещена для нас. Мы к ней подходим иногда только с простым фонарем, с грошовой свечкой, с тусклой лампой; многое для нас темно, многое наводит нас на такие суждения, которые не согласуются со взглядами начальства, суда на те же действия должностного лица. Но мы живем в этих, может быть, иногда и ошибочных понятиях, на основании их мы питаем те или другие чувства к должностному лицу, порицаем его или славословим его, любим или остаемся к нему равнодушны, радуемся, если находим распоряжения вполне справедливыми…

Чтобы вполне судить о мотиве наших поступков, надо знать, как эти мотивы отразились в наших понятиях. Таким образом, в моем суждении о событии 13 июля не будет обсуждения действий должностного лица, а только разъяснение того, как отразилось это событие на уме и убеждениях Веры Засулич…

Вы помните, что с семнадцати лет, по окончании образования в одном из московских пансионов, после того как она выдержала с отличием экзамен на звание домашней учительницы, Засулич вернулась в дом своей матери. Старуха-мать ее живет в Петербурге. В небольшой сравнительно промежуток времени семнадцатилетняя девушка имела случай познакомиться с Нечаевым… Кто такой был Нечаев, какие его замыслы, она не знала, да тогда еще и никто не знал его в России; он считался простым студентом, который играл некоторую роль в студенческих волнениях, не представлявших ничего политического.

По просьбе Нечаева Вера Засулич согласилась оказать ему некоторую, весьма обыкновенную услугу. Она раза три или четыре принимала от него письма и передавала их по адресу, ничего, конечно, не зная о содержании самих писем. Впоследствии оказалось, что Нечаев - государственный преступник , и ее совершенно случайные отношения к Нечаеву послужили основанием к привлечению ее в качестве подозреваемой в государственном преступлении по известному нечаевскому делу. Вы помните из рассказа Веры Засулич, что двух лет тюремного заключения стоило ей это подозрение. Год она просидела в Литовском замке и год в Петропавловской крепости. Это были восемнадцатый и девятнадцатый годы ее юности…

В эти годы зарождающихся симпатий Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию - беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении . Политический арестант, кто бы он ни был, стал ей дорогим другом, товарищем юности, товарищем по воспитанию. Тюрьма была для нее альма-матер, которая закрепила эту дружбу, это товарищество. Два года кончились. Засулич отпустили, не найдя даже никакого основания предать ее суду… Засулич была еще молода - ей был всего двадцать первый год. Мать утешала ее, говорила: «Поправишься, Верочка, теперь все пройдет, все кончилось благополучно». Действительно, казалось, страдания излечатся, молодая жизнь одолеет и не останется следов тяжелых лет заключения.

Была весна; прошло десять дней, полных розовых мечтаний. Вдруг поздний звонок. Не друг ли запоздалый? Оказывается - не друг, но и не враг, а местный надзиратель. Объясняет он Засулич, что приказано ее отправить в пересыльную тюрьму. «Как в тюрьму? Вероятно, это недоразумение, я не привлечена к нечаевскому делу, не предана суду, обо мне дело прекращено судебною палатою и Правительствующим сенатом». - «Не могу знать, - отвечает надзиратель, - пожалуйте, я от начальства имею предписание взять вас»…

В пересыльной тюрьме навещают ее мать, сестра; ей приносят конфеты, книжки; никто не воображает, чтобы она могла быть выслана… На пятый день задержания ей говорят: «Пожалуйте, вас сейчас отправляют в город Крестцы». - «Как отправляют? Да у меня нет ничего для дороги. Подождите, по крайней мере дайте мне возможность дать знать родственникам… Я уверена, что тут какое-нибудь недоразумение…» - «Нельзя, - говорят, - не можем по закону, требуют вас немедленно отправить».

Засулич понимала, что надо покориться закону; не знала только, о каком законе тут речь. Поехала она в одном платье, в легком бурнусе; пока ехала по железной дороге, было сносно, потом поехала на почтовых, в кибитке, между двух жандармов. Был апрель месяц, стало в легком бурнусе невыносимо холодно: жандарм снял свою шинель и одел барышню. Привезли ее в Крестцы. В Крестцах сдали ее исправнику, исправник выдал квитанцию и говорит Засулич: «Идите, я вас не держу, вы не арестованы. Идите и по субботам являйтесь в полицейское управление, так как вы состоите у нас под надзором». Рассматривает Засулич свои ресурсы, с которыми ей приходится начать новую жизнь в неизвестном городе. У нее оказывается рубль денег, французская книжка да коробка шоколадных конфет.

Нашелся добрый человек, дьячок, который поместил ее в своем семействе. Найти занятие в Крестцах ей не представилось возможности, тем более что нельзя было скрыть, что она - высланная административным порядком. Я не буду затем повторять другие подробности, которые рассказала сама Вера Засулич. Из Крестцов ей пришлось ехать в Тверь, в Солигалич, в Харьков. Таким образом началась ее бродячая жизнь… У нее делали обыски, призывали для разных опросов, подвергали иногда задержкам не в виде арестов и наконец о ней совсем забыли.

Когда от нее перестали требовать, чтобы она еженедельно являлась к местным полицейским властям, тогда ей улыбнулась возможность контрабандой поехать в Петербург и затем с детьми своей сестры отправиться в Пензенскую губернию. Здесь она летом 1877 года прочитывает в первый раз в газете «Голос» известие о наказании Боголюбова…

Засулич действительно создала и закрепила в душе своей навеки одну симпатию - беззаветную любовь ко всякому, кто, подобно ей, принужден влачить несчастную жизнь подозреваемого в политическом преступлении.

Человек, по своему рождению, воспитанию и образованию чуждый розги; человек, глубоко чувствующий и понимающий все ее позорное и унизительное значение; человек, который по своему образу мыслей, по своим убеждениям и чувствам не мог без сердечного содрогания видеть и слышать исполнение позорной экзекуции над другими, - этот человек сам должен был перенести на собственной коже всеподавляющее действие унизительного наказания. Какое, думала Засулич, мучительное истязание, какое презрительное поругание над всем, что составляет самое существенное достояние развитого человека, и не только развитого, но и всякого, кому не чуждо чувство чести и человеческого достоинства…

В беседах с друзьями и знакомыми, наедине, днем и ночью, среди занятий и без дела Засулич не могла оторваться от мысли о Боголюбове ; и ниоткуда сочувственной помощи, ниоткуда удовлетворения души, взволнованной вопросами: кто вступится за опозоренного Боголюбова, кто вступится за судьбу других несчастных, находящихся в положении Боголюбова? Засулич ждала этого заступничества от печати, она ждала оттуда поднятия, возбуждения так волновавшего ее вопроса. Памятуя о пределах, молчала печать. Ждала Засулич помощи от силы общественного мнения. Из тиши кабинета, из интимного круга приятельских бесед не выползало общественное мнение. Она ждала, наконец, слова от правосудия. Правосудие… Но о нем ничего не было слышно…

И вдруг внезапная мысль, как молния, сверкнувшая в уме Засулич: «О, я сама! Затихло, замолкло все о Боголюбове, нужен крик, в моей груди достанет воздуха издать этот крик, я издам его и заставлю его услышать!» … Иначе и быть не могло: эта мысль как нельзя более соответствовала тем потребностям, отвечала на те задачи, которые волновали ее.

Руководящим побуждением для Засулич обвинение ставит месть. Местью и сама Засулич объяснила свой поступок, но… одна «месть» была бы неверным мерилом для обсуждения внутренней стороны поступка Засулич. Месть обыкновенно руководит личными счетами с отмщаемым за себя или близких. Однако никаких личных интересов не только не было для Засулич в происшествии с Боголюбовым, но и сам Боголюбов не был ей близким, знакомым человеком…

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни.

«Когда я совершу преступление, - думала Засулич, - тогда замолкнувший вопрос о наказании Боголюбова восстанет; мое преступление вызовет гласный процесс, и Россия в лице своих представителей будет поставлена в необходимость произнести приговор не обо мне одной, а произнести его, по важности случая, в виду Европы, той Европы, которая до сих пор любит называть нас варварским государством, в котором атрибутом правительства служит кнут…» Я не могу согласиться и с тем весьма остроумным предположением, что Засулич не стреляла в грудь и в голову генерал-адъютанта Трепова… потому только, что чувствовала некоторое смущение, и что только после того, как несколько оправилась, она нашла в себе достаточно силы, чтобы произвести выстрел. Я думаю, что она просто не заботилась о более опасном выстреле… Довольствуясь вполне тем, что достигнуто, Засулич сама бросила револьвер, прежде чем успели схватить ее, и, отойдя в сторону, без борьбы и сопротивления отдалась во власть набросившегося на нее майора Курнеева и осталась не задушенной им только благодаря помощи других окружающих. Ее песня была теперь спета, ее мысль исполнена, ее дело совершено…

Таким образом, отбрасывая покушение на убийство как не осуществившееся, следовало бы остановиться на действительно доказанном результате, соответствовавшем особому условному намерению - нанесению раны…

Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

И не торговаться с представителями общественной совести за то или другое уменьшение своей вины явилась она сегодня перед вами, господа присяжные заседатели. Она была и осталась беззаветною рабой той идеи, во имя которой подняла она кровавое оружие. Она пришла сложить перед нами все бремя наболевшей души, открыть скорбный лист своей жизни, честно и откровенно изложить все то, что она пережила, передумала, перечувствовала, что двинуло ее на преступление, чего ждала она от него.

Господа присяжные заседатели! Не в первый раз на этой скамье преступлений и тяжелых душевных страданий является перед судом общественной совести женщина по обвинению в кровавом преступлении. Были здесь женщины, смертью мстившие своим соблазнителям; были женщины, обагрявшие руки в крови изменивших им любимых людей или своих более счастливых соперниц. Эти женщины выходили отсюда оправданными. То был суд правый, отклик суда божественного, который взирает не на внешнюю только сторону деяний, но и на внутренний их смысл, на действительную преступность человека. Те женщины, совершая кровавую расправу, боролись и мстили за себя.

В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею, во имя того, кто был ей только собратом по несчастью всей ее молодой жизни. Если этот мотив проступка окажется менее тяжелым на весах общественной правды, если для блага общего, для торжества закона, для общественности нужно призвать кару законную, тогда - да совершится ваше карающее правосудие! Не задумывайтесь!

Не много страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Без упрека, без горькой жалобы, без обиды примет она от вас решение ваше и утешится тем, что, может быть, ее страдания, ее жертва предотвратили возможность повторения случая, вызвавшего ее поступок. Как бы мрачно ни смотреть на этот поступок, в самых мотивах его нельзя не видеть честного и благородного порыва.

Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною, и остается только пожелать, чтобы не повторялись причины, производящие подобные преступления, порождающие подобных преступников.

ЗАСУЛИЧ, ВЕРА ИВАНОВНА (1849–1919) – деятельница общественного и революционного движения, народница, террористка, писательница. Партийные и литературные псевдонимы – Велика, Велика Дмитриевна, Вера Ивановна, Тётка.

Родилась 27 июля (8 августа) 1849 в д.Михайловка Гжатского у.Смоленской губ. в семье мелкопоместного дворянина, офицера, рано лишившись отца, воспитывалась у теток – в дер. Бяколово под Гжатском. В 1864 была отдана в московский частный пансион, где учили иностранным языкам и готовили гувернанток.

В 1867–1868 работала письмоводительницей у мирового судьи в Серпухове, оттуда вернулась в столицу, где, устроившись переплетчицей, занималась самообразованием. В том же 1868 познакомилась с С.Г.Нечаевым, но в созданную им организацию «Народная расправа» войти отказалась, согласившись лишь дать свой адрес для пересылки на него писем нелегалов. В 1869 была арестована за связь с нечаевцами и за письмо, полученное из-за границы и посланное ей для передачи другому человеку. Около года провела в Литовском замке и Петропавловской крепости, в ссылке в Новгородской губ., затем в Твери. В Твери была вновь арестована за распространение нелегальной литературы и выслана в Солигалич Костромской губ., оттуда – в 1873 – в Харьков, где она поступила на акушерские курсы.

С 1875 жила под надзором полиции в Харькове. Там, увлекшись учением М.А.Бакунина, вошла в кружок «Южные бунтари» (создан в Киеве, но имел филиалы по всей Украине, объединяя около 25 бывших участников «хождения в народ»; в эту группу входил и Л.Г.Дейч). Вместе с другими «бунтарями»-бакунистами пыталась с помощью фальшивых царских манифестов поднять крестьянское восстание под лозунгом уравнительного передела земли. Жила в дер. Цебулёвке. Когда замысел «бунтарей» осуществить не удалось, Засулич выехала, спасаясь от преследований полиции, в столицу, где было легче затеряться.

С 1877 работала в Петербурге в подпольной «Вольной русской типографии», тогда же вошла в общество «Земля и воля», которому эта типография принадлежала.

24 февраля 1878 совершила покушение на генерал-адъютанта, обер-полицмейстера градоначальника Петербурга. Ф.Ф.Трепова пытаясь отомстить ему за приказ высечь плетьми политического заключенного Боголюбова (А.С.Емельянова), не пожелавшего обнажить голову при его появлении. Засулич пришла на прием к Трепову и дважды выстрелила ему в грудь, тяжело ранив. Была немедленно арестована, но на суде своей скромностью, наивной искренностью и женской привлекательностью снискала симпатии присяжных заседателей. Они оправдали ее и освободили в зале суда, хотя по закону за подобные преступления полагалось от 15 до 20 лет тюремного заключения. В беспрецедентном оправдании Засулич немалую роль сыграло также блистательное адвокатское выступление ее защитника, известного русского адвоката А.Ф.Кони. «История с Засулич взбудоражила решительно всю Европу» (И.С.Тургенев): выстрел революционерки стал сигналом к аналогичным покушениям в Германии, Италии, Испании. Русская полиция затем издала приказ о ее поимке, и Засулич пришлось спешно выехать за рубеж.

В 1879 она тайно вернулась из эмиграции в Россию. После распада в июне-августе «Земли и воли» примкнула к группе тех, кто сочувствовал взглядам Г.В.Плеханова. Первой из женщин-революционерок испробовала метод индивидуального террора, но и первой же разочаровалась в его результативности. Участвовала в создании группы «Черный передел», члены которой (особенно поначалу) отрицали необходимость политической борьбы, не принимали террористической и заговорщической тактики «Народной воли», были сторонниками широкой агитации и пропаганды в массах.

В 1880 Засулич вновь была вынуждена эмигрировать из России, что спасло ее от очередного ареста. Она уехала в Париж, где действовал так называемый политический Красный Крест – созданный в 1882 П.Л.Лавровым зарубежный союз помощи политическим заключенным и ссыльным, ставивший целью сбор средств для них. Находясь в Европе, сблизилась с марксистами и в особенности с приехавшим в Женеву Плехановым. Там в 1883 приняла участие в создании первой марксистской организации русских эмигрантов – группы «Освобождение труда». Переводила труды К.Маркса и Ф.Энгельса на русский язык (в том числе такие, как Развитие социализма от утопии к науке Ф.Энгельса, Нищету философии К.Маркса), вела переписку с.Марксом, печаталась в демократических и марксистских журналах. Она принимала активное участие в деятельности Международного Товарищества рабочих (I Интернационала) – была представительницей российской социал-демократии на трех его конгрессах в 1896, 1900 и 1904. Решительно отказавшись от прежних своих взглядов, вела пропаганду идей марксизма, отрицала террор – «следствие чувств и понятий, унаследованных от самодержавия».

С 1894 жила в Лондоне, занималась литературным и научным трудом. Ее статьи тех лет касались широкого круга исторических, философских, социально-психологических проблем. Монографии Засулич о Ж.-Ж.Руссо и Вольтере были несколько лет спустя, хотя и с большими цензурными купюрами, изданы в России на русском языке, став первой попыткой марксистского толкования значения обоих мыслителей. В качестве литературного критика Засулич отрецензировала романы С.М.Кравчинского (Степняка), повести В.А.Слепцова Трудное время . Резко раскритиковала роман П.Д.Боборыкина По-другому, полагая, что в своих размышлениях об истории русского революционного движения он исказил суть спора между марксистами и народническими публицистами, Д.И.Писаревым и Н.А.Добролюбовым . Засулич утверждала, что «безнадежная русская идейность» либералов нуждается «в обновлении, которое несет марксизм», защищала «первородство подлинных русских революционеров», спасая, как она считала, их образы от «вульгаризации и фальсификации».

В 1897–1898 жила в Швейцарии. В 1899 нелегально приехала в Россию по болгарскому паспорту на имя Велики Дмитриевой. Использовала это имя для публикации своих статей, установила связь с местными социал-демократическими группами России. В Петербурге познакомилась с В.И.Лениным.

В 1900 вернулась за границу, став к этому времени профессиональной революционеркой. Была избрана в редакцию газет «Искра», «Заря», публиковала в них статьи, критикующие концепцию легального марксизма. Напечатала ряд литературно-критических эссе о Добролюбове, Г.И.Успенском, Н.К.Михайловском.

В 1903 на II съезде РСДРП проявила себя сочувствующей меньшевизму.

После Манифеста 17 октября 1905 вернулась в Россию, жила на хуторе Греково (Тульская губ.), на зиму уезжая в Петербург. В годы Первой мировой войны разделяла взгляды «оборонцев», утверждая, что «оказавшись бессильным остановить нападение, интернационализм уже не может, не должен был мешать обороне» страны.

Февральскую революцию 1917 она расценила как буржуазно-демократическую, с иронией констатировав: «Социал-демократия не желает допустить к власти либералов, полагая, что единственный революционный хороший класс – это пролетариат, а остальные – предатели». В марте 1917 вошла в группу правых меньшевиков-оборонцев «Единство», выступала вместе с ними за продолжение войны до победного конца (эти взгляды изложила в брошюре Верность союзникам . Пг., 1917). В апреле подписала воззвание к гражданам России, призывая поддерживать Временное правительство (ставшее как раз коалиционным).

В июле 1917, по мере усиления противостояния большевиков и иных политических сил, заняла твердую позицию поддержки действующей власти, была избрана в гласные Петроградской Временной городской думы, от имени «старых революционеров» призывала к объединению для защиты от «объединенных армий врага». Перед самой Октябрьской революцией была выдвинута кандидатом в члены Учредительного собрания.

Октябрьскую революцию 1917 Засулич считала контрреволюционным переворотом, прервавшим нормальное политическое развитие буржуазно-демократической революции, и расценивала созданную большевиками систему советской власти зеркальным отражением царского режима. Она утверждала, что новое властвующее большинство просто «подмяло вымирающее от голода и вырождающееся с заткнутым ртом большинство». Утверждая, что большевики «истребляют капиталы, уничтожают крупную промышленность», решалась иногда на публичные выступления (в клубе «Рабочее знамя» 1 апреля 1918). Ленин, критикуя ее выступления, тем не менее, признавал, что Засулич является «виднейшим революционером».

«Тяжело жить, не стоит жить», – жаловалась она соратнику по народническому кружку Л.Г.Дейчу, чувствуя неудовлетворенность прожитой жизнью, казнясь совершенными ею ошибками. Тяжело заболев, до последнего часа писала воспоминания (они были опубликованы уже посмертно).

Умерла 8 мая 1919 в Петрограде, была похоронена на Волковском кладбище («Литераторские мостки»).

Сочинения: Воспоминания . М., 1931; Статьи о русской литературе . М., 1960.

Лев Пушкарев, Наталья Пушкарева

Сегодня в российском юридическом сообществе активно обсуждается идея о сокращении числа присяжных заседателей с 12 до пяти-семи. Весомые аргументы приводят и сторонники реформы, и ее противники. Но и те и другие сходятся в главном: роль присяжных необходимо резко повысить. Дореволюционная практика, ныне во многом забытая, подтверждает значимость этого института судебной власти множеством примеров.

"Родина" решила напомнить о хрестоматийном - процессе по "делу Веры Засулич".

Выстрел

24 января 1878 года молодая женщина, пришедшая на прием к петербургскому градоначальнику Федору Трепову, выстрелила в него из револьвера "бульдог". Пуля попала чиновнику в левый бок, ранение окажется не смертельным...

На допросе выяснилось, что женщину, назвавшуюся при записи на прием Козловой, зовут Верой Засулич. 28-летняя дочь провинциальных дворян рано лишилась отца, получила в Москве диплом учительницы, с юности участвовала в народнических кружках. В кабинете Трепова она оказалась после нашумевшей истории: столичный градоначальник посетил Дом предварительного заключения на Шпалерной, где студент-революционер Боголюбов якобы отказался снять перед ним шапку. Трепов приказал высечь ослушника розгами.

Народовольцы тут же бросили жребий на спичках, кто из них убьет злодея-градоначальника.

Стрелять выпало Вере.

Одни уверяли, что она любовница избитого Боголюбова, другие считали ее опытной киллершей, нанятой "Народной волей"... На самом деле Засулич, некрасивая и робкая, была равнодушна к мужчинам - ее сердце принадлежало освобождению угнетенного народа. Революционер, а позже монархист Лев Тихомиров вспоминал: "Она была по внешности чистокровная нигилистка, грязная, нечесаная, ходила вечно оборванкой, в истерзанных башмаках, а то и вовсе босиком. Но душа у нее была золотая, чистая и светлая, на редкость искренняя".

Адвокат

Невиданная дерзость покушения напугала сановников, решивших как можно скорее провести показательный процесс над террористкой. Причем не политический, а уголовный - в надежде на максимальный (15, а то и 20 лет каторги) срок: присяжные не жаловали убийц, в том числе и несостоявшихся. И это было первой ошибкой власти: хрупкая девушка еще до начала процесса вызвала в обществе больше сочувствия, нежели раненый ею градоначальник. Второй ошибкой стал выбор судьи - 34-летнего Анатолия Кони, одного из отцов судебной реформы и убежденного либерала. Министр юстиции Пален открыто заявил ему, что Засулич должна быть осуждена: "Обвинитель, защитник, присяжные - вздор, все зависит от вас".

Не на того напал...

Кони твердо решил провести суд по новым, прогрессивным законам.

Чувствуя общее настроение, двое юристов поочередно отказались от роли обвинителя. В результате она досталась товарищу столичного прокурора Кесселю по прозвищу Кисель, человеку бесцветному и начисто лишенному ораторских талантов. Зато адвокат был ярок донельзя - 42-летний Петр Александров уже успел прославиться участием в самых громких делах. И еще до первого заседания он одержал принципиальную победу над защитой в выборе присяжных. И адвокат, и обвинитель могли отвести по шесть человек из предложенных 29, но Кессель почему-то уступил свою квоту защитнику. И Александров отвел сразу 11 человек - прежде всего купцов и крупных чиновников, традиционных сторонников власти.

Из оставшихся по жребию были выбраны 12 присяжных, представлявших интеллигенцию и среднее чиновничество - "средний класс", настроенный оппозиционно. Это была третья (и главная) ошибка власти.

Присяжные

Назовем имена двенадцати главных героев процесса Засулич:

надворный советник А. И. Лохов,

надворный советник А. И. Сергеев,

надворный советник К. С. Алексеев,

купец второй гильдии В. А. Якимов,

свободный художник С. Ф. Верховцев,

помощник смотрителя Александро-Невского духовного училища М. Г. Мысловский,

надворный советник П. С. Купинский,

титулярный советник Н. В. Дадонов,

коллежский секретарь Д. П. Петров,

студент А. И. Хализеев,

коллежский регистратор А. А. Джамусов,

дворянин Р. Е. Шульц-Торма.

Об этих людях известно немного. 48-летний Анатолий Ильич Лохов был столоначальником в Министерстве финансов и единственный из присяжных владел собственным домом в центре столицы - неудивительно, что именно его выбрали старостой. 35-летний Сергей Федорович Верховцев управлял отцовской ювелирной мастерской, делавшей церковную утварь. К. Алексеев и А. Джамусов дослужились до статских советников и канули в безвестность после революции. Роман Егорович фон Шульц-Торма принадлежал к прибалтийскому дворянству, умер в независимой Эстонии...

Обеспечив удобный состав присяжных, Александров занялся главной "актрисой" будущего спектакля. Перед открытием суда он пришел к Засулич в тюрьму с картонкой в руках и сказал: "Извините, Вера Ивановна, это я вам мантильку принес". Увидев ее недоуменный взгляд, пояснил: поношенный плащ прибавит симпатий публики. И продолжил: "Наш народ полон предрассудков. Например, принято считать, что кто ногти грызет, тот злой человек, а у вас есть эта привычка. Пожалуйста, воздержитесь на суде, не грызите ногтей". Вера считала эти предосторожности лишними: она была уверена, что ее повесят после "комедии суда". Поэтому плащ на суд не надела. Увидев это, Александров с укором спросил: "Вера Ивановна, а где же мантилья?" "Мне стало так жалко его, - вспоминала она, - что, желая его утешить, я воскликнула: "Зато ногтей грызть не буду!"

Но куда больше защита уповала на некачественно проведенное - спешка! - следствие. Не были допрошены ни родные Засулич (а ведь две ее сестры тоже были революционерками), ни знакомые - даже Маша, с которой они разыграли на спичках Трепова. За рамками следствия остался и вопрос о "бульдоге": кто купил Вере дорогой (21 рубль) револьвер. В отличие от "дамского" браунинга, это серьезное оружие, оно показывает твердое намерение подсудимой убить градоначальника. Обвинение собиралось упирать на это...

Защите предстояло сделать почти невозможное: доказать, что такого намерения не было. А если и было, то жертва виновна в нем не меньше, а то и больше, чем террористка. И все это на глазах у избранного общества.

На небывалый процесс публика буквально ломилась. Было роздано три сотни приглашений. Важностью момента прониклись и присяжные, спросившие Кони накануне первого заседания: не следует ли надеть фраки и белые галстуки? Кони попросил этого не делать.

Опытнейший судья был уверен: Засулич осудят, разве что срок будет небольшим.

Судебное заседание

Заседание открылось 31 марта 1878 года в 11 часов в Петербургском окружном суде на Литейном (здание сожгли в дни Февральской революции). Зал тесно заполнили сенаторы, включая престарелого канцлера Горчакова, губернаторы, судейские чины, светские дамы, писатели. Среди них был Достоевский, сказавший соседу: "Надо бы сказать: иди, ты свободна, но не делай этого в другой раз... А теперь ее, чего доброго, возведут в героини". На Литейном и Шпалерной толпилась молодежь, напряженно ждавшая решения суда...

Судьи заняли места, ввели подсудимую. На вопрос, признает ли она себя виновной, Засулич ответила: "Признаю, что стреляла в генерала Трепова, причем могла ли последовать от этого рана или смерть - для меня было безразлично". Допросили свидетелей, в том числе и о деле Боголюбова, что стало еще одной победой защиты. Подсудимая рассказала свою биографию, подчеркивая "жалостливые" факты - несомненно, по указке адвоката. Далее выступил обвинитель, ожидаемо сказавший о недопустимости самосуда, но так скучно и казенно, что на его выступление никто не обратил внимания.

А затем слово взял адвокат Петр Александров. И перевернул плавное течение процесса.

Он ожидаемо сделал упор не на защите Засулич - как ни крути, она совершила преступление, - а на обличении Трепова. В красках описал истязания Боголюбова, плавно перейдя к подзащитной: она испытала те же унижения и не могла не заступиться за незнакомого студента. Ссылкой на то, что она "натура экзальтированная, нервная, болезненная", адвокат закрыл тему тщательной подготовки убийства, выбора оружия, участия в заговоре сообщников. От всего этого остался один пассаж: "Вдохновенная мысль поэта может не задумываться над выбором слов и рифм для ее воплощения".

И это был приговор халтурно проведенному следствию. О чем не грех помнить и сегодня: суд присяжных - не панацея от неправосудных приговоров...

А еще Александров как бы между делом указал, что Засулич выстрелила градоначальнику не в голову или сердце, а в бок, а потом бросила револьвер - это говорило об отсутствии твердого намерения убить. И завершил речь эффектным финалом: "В первый раз является здесь женщина, для которой в преступлении не было личных интересов, личной мести, - женщина, которая со своим преступлением связала борьбу за идею... Немного страданий может прибавить ваш приговор для этой надломленной, разбитой жизни. Да, она может выйти отсюда осужденной, но она не выйдет опозоренною".

Все ждали выступления Кони - и он, к удивлению многих, подыграл защите!

В своей речи, обращенной к присяжным, он обратил внимание на "внутреннюю сторону деяния Засулич", на то, что "ее желание отомстить еще не указывает на желание убить". И призвал "судить по убеждению вашему, ничем не стесненному, кроме голоса вашей совести". Фактически Кони просил присяжных о снисхождении, что для судьи довольно необычно: "Если вы признаете подсудимую виновною, то вы можете признать ее заслуживающею снисхождения по обстоятельствам дела".

Но даже после этого и сам судья, и большинство присутствующих были убеждены, что Засулич ждет суровый приговор.

Приговор

Присяжные удалились в совещательную комнату, чтобы вынести вердикт по трем вопросам:

1] виновна ли Засулич в покушении на Трепова?

2] хотела ли она при этом лишить его жизни?

3] сделала ли она для этого все, что от нее зависело?

Обстановка тем временем накалялась: в толпе, заполнившей улицу, слышались угрозы, в ход могло пойти оружие. Позже в прессе появилось анонимное письмо якобы одного из присяжных: "Мы при всем негодовании к ее злодеянию вынуждены были оправдать ее... Если бы мы обвинили Засулич, то весьма вероятно, что некоторые из нас были бы перебиты у самого порога суда". Это была очевидная фальшивка: итоги голосования присяжных держались в строгой тайне, никто из радикалов им не угрожал. Скорее речь могла идти о давлении со стороны власти, имевшей немало способов воздействия на чиновников. Но присяжные проявили удивительное упрямство.

Посовещавшись десять минут, они вышли в зал и решительно ответили "невиновна" на все три вопроса.

Едва прозвучал вердикт, в зале началось столпотворение. Все кричали, аплодировали, плакали, обнимались. Генералы и графы, вскочив со своих мест, били в ладоши и восклицали: "Браво!". Александрова окружила толпа, дамы целовали ему руки, называя новым Цицероном. Старый Деспот-Зенович, товарищ министра внутренних дел, доверительно шепнул Кони: "Сегодня счастливейший день моей жизни!"...

По правилам Засулич нужно было освободить тут же в зале, но председатель велел тайно вывести ее через черный ход, чтобы избежать столкновений. Однако жандармы то ли в пику ему, то ли по нерасторопности вытолкнули террористку в самую гущу толпы и усадили в экипаж, чтобы отвезти домой. Ликующие студенты окружили карету, полиция стала их расталкивать. В суматохе студент Сидорацкий выпалил в жандарма из револьвера, промахнулся, ранил курсистку и тут же застрелился сам...

А оправданная террористка скрылась у знакомых, уверенная, что дома ее ждет засада. Действительно, на другой день приговор был опротестован. Но Вера с помощью товарищей уже выехала в Швецию.

Реакция

Власти требовалось отомстить хоть кому-то за понесенное унижение. Князь Мещерский, редактор монархического "Гражданина", писал: "Оправдание Засулич происходило как будто в каком-то ужасном кошмарном сне, никто не мог понять, как могло состояться в зале суда самодержавной империи такое страшное глумление над государственными высшими слугами и столь наглое торжество крамолы". Первым поплатился Кони, которого вынудили подать в отставку с должности председателя окружного суда, а позже оставить судебную деятельность. Следом лишились должностей министр Пален и градоначальник Трепов. Адвоката Александрова ретивые жандармы предлагали уволить и даже посадить в тюрьму, но адвокатура после судебной реформы была независима, и Петр Акимович продолжал защищать противников власти до своей ранней смерти в 1893 году.

А вот присяжным не сделали ничего плохого - чиновники исправно продвигались по службе, у купца не отняли лавку, у ювелира мастерскую. Правда, через месяц после суда из ведения суда присяжных изъяли дела о покушениях на представителей власти. При том что таких дел становилось все больше: оправдание Засулич впервые показало всему миру, что террористический акт может быть оправдан и даже объявлен геройством. В августе 1878 года народник Кравчинский (Степняк) среди бела дня заколол в центре Петербурга шефа жандармов Мезенцева. В следующем году - и тоже на виду у всех - народоволец Александр Соловьев выпалил целую обойму в Александра II, долго гоняясь за ним по Дворцовой площади.

Охота "Народной воли" на императора завершилась разгромом революционного движения. Однако "праздник непослушания", последовавший за выстрелом Засулич, остался в истории напоминанием о роковой слабости власти - "колосса на глиняных ногах".

P.S . Вера Ивановна Засулич быстро разочаровалась в терроре и перешла на позиции марксизма. Однако не приняла и революцию, устроенную большевиками. Отказавшись от льгот новой власти, 69-летняя революционерка умерла в 1919 году в голодном Петрограде. Ее похоронили на Волковом кладбище, через восемь лет рядом похоронят А. Ф. Кони - история любит грустные шутки.

ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ ПОТЕРПЕВШЕГО

Слава и забвение Федора Трепова

Федор Федорович Трепов (1809 - 23.11.1889), Санкт-Петербургский обер-полицмейстер (1866 - 1873) и градоначальник (1873 - 1878), генерал-адъютант (1867) и генерал от кавалерии (1878).

Столичному градоначальнику Трепову установили беспримерно высокое жалованье - 18 033 рубля 70 копеек в год. В это время даже военный министр генерал-адъютант Дмитрий Алексеевич Милютин получал меньше - 15 000 тысяч рублей.

Именно Трепов провел реформу столичной полиции и заметно обновил ее офицерский корпус за счет привлечения на службу энергичных войсковых офицеров, большинство которых он знал лично по предыдущей службе. На содержание полиции стали выделять 910 439 рублей в год, из которых лишь 150 тысяч ассигновывало Государственное казначейство, а остальные деньги давал город. Именно при генерале Трепове 7 ноября 1869 года в Петербурге произведена однодневная перепись населения и столичных домов. Проложена линия водопроводов из центра города на Васильевский остров, Петербургскую и Выборгскую стороны. Открыты Александровский сад возле Адмиралтейства, бульвар на Малой Конюшенной, гостиница "Европейская". Установлены памятники А. С. Пушкину в сквере на Пушкинской улице и Екатерине II в сквере на Невском проспекте.

После того, как в пятницу 31 марта 1878 года суд присяжных оправдал террористку Веру Засулич, оскорбленный градоначальник подал в отставку. Она была принята государем Александром II. Федор Федорович Трепов навсегда покинул Петербург, для которого он сделал так много, и поселился в Киеве. "Трепов... был ранен пулею в левую сторону груди, и пуля по временам опускалась все вниз, по направлению к мочевому пузырю, через что Трепов, в особенности в последние годы, чувствовал сильнейшие боли" 1 .

Был известен таинственно возникшим значительным состоянием, доходившим до 3 миллионов рублей. Девятерых своих детей еще при жизни обеспечил ежегодным доходом от 13 до 15 тысяч рублей. Это состояние породило фантастические сплетни о высоком происхождении Трепова. По недоступным для проверки слухам, ходившим в XIX веке, он был внебрачным сыном великого князя Николая Павловича, будущего Николая I, от одной из фрейлин. По другой версии - внебрачным сыном германского императора Вильгельма I.

1. Новицкий В. Д. Из воспоминаний жандарма // За кулисами политики. 1848-1814. М.: Фонд Сергея Дубова, 2001. С. 362;

ИЗ ИСТОРИИ ВОПРОСА

Женщин не брали в присяжные

Суд присяжных был учрежден в России 20 ноября 1864 года в рамках судебной реформы. Первый процесс с участием присяжных состоялся в Московском Кремле в августе 1866 года, однако во всей империи новые суды заработали только к началу ХХ века. Присяжных, как в Англии, было 12; их выбирали по жребию из мужчин всех сословий, имевших российское подданство и возраст от 25 до 70 лет. Было и еще два важных условия: не меньше двух лет жить в уезде, где проводился суд, и владеть имуществом на определенную - весьма скромную - сумму.

Если в столицах больше половины присяжных составляли дворяне и чиновники, то в провинции большинство составляли крестьяне, часто неграмотные. Власти надеялись, что представители "темного" народа будут твердо защищать в суде старые порядки. Но уже в 1867 году в Петербурге присяжные оправдали мелкого чиновника Протопопова, давшего "в помрачении ума" пощечину самодуру-начальнику.

ЭКСПЕРТИЗА

"Общий вывод, безусловно, на пользу присяжных..."

Об итогах за 30 лет

Введение суда присяжных в стране, только что освобожденной от крепостного права, было весьма смелым шагом. Крепостные отношения во всяком случае по существу своему не могли быть школою для чувства законности ни для крестьян, ни для собственников. А между тем и те, и другие, особливо первые, вчерашние бесправные люди, призывались в большом количестве, чтобы творить суд по внутреннему убеждению совести... Но составители Судебных уставов с доверием отнеслись к духовным силам и к здравому смыслу своего народа. Они решились к только что данным людям сельского сословия гражданским правам присоединить и высокую обязанность быть судьею. Это доверие нашло себе отклик в великодушном сердце законодателя, и смелый шаг был сделан.

С тех пор прошло тридцать лет, и суд присяжных столь глубоко вошел в русскую жизнь, что, несмотря на единичные и временные случаи, вызывавшие против него нарекания, едва ли может серьезно и беспристрастно быть возбуждаем вопрос о его отмене.

О количестве присяжных

И западноевропейская, и наша жизнь не раз выдвигали вопрос о числе присяжных, нужном для решения уголовного дела. Являлось предположение сократить их до девяти и даже до семи, но старое, привычное и традиционное число двенадцать осталось до сих пор непоколебимым. Быть может, и в нашем совещании возникнет такой вопрос... С числом присяжных связано и исчисление их голосов для признания решения состоявшимся в том или другом смысле. Для признания виновности в Англии требуется единогласие, в Германии - 2/3 голосов, у нас абсолютное большинство, против которого в пользу 2/3 раздавались иногда замечания в печати.

Об оправдательном уклоне

Обвинение присяжных в малой репрессии неосновательно. Оно не только не подтверждается цифровыми данными, но в действительности оказывается, что суд присяжных, при сравнении с судом коренным, более репрессивен и устойчив. Оценивая взаимную силу репрессии в суде присяжном и бесприсяжном, надо иметь в виду, что присяжные судят наиболее тяжкие преступления, где зачастую не только для доказательства виновности, но даже для установления состава преступления нужны особые и не всегда успешные усилия со стороны следственной власти, и вовсе не рассматривают дел о формальных преступлениях, где и событие, и виновность никакого вопроса возбуждать не могут.

Оправдательные приговоры присяжных, в которых всегда почти можно отыскать житейскую правду, расходящуюся с правдою формальною, стремящуюся втиснуть жизнь в узкие и устарелые рамки вменения по Уложению о наказаниях, объясняются нередко неумением лиц, ведущих дело и его разрабатывающих на суде, и присутствием в составе присяжных ненадежного элемента, в лице мелких чиновников или значительного числа мелочных торгашей. Устранение этих элементов там, где оно так или иначе произошло, всегда влекло за собою уменьшение поспешных оправданий. По удостоверению бывшего прокурора Виленской судебной палаты, деятельность присяжных в северо-западном крае ныне вполне удовлетворительна, и он не мог бы указать ни одного явно неправильного оправдания приговором присяжных.

О служении совести

В общем, однако, общий вывод безусловно на пользу присяжных. Суд жизненный, имеющий облагораживающее влияние на народную нравственность, служащий проводником народного правосознания, должен не отойти в область преданий, а укрепиться в нашей жизни. Русский присяжный заседатель, особливо из крестьян, относящийся к своему делу, как к делу служения совести, кладущий, по замечанию В.А. Аристова, призывную повестку, сулящую ему тяжелый труд и материальные лишения, за образа, честно и стойко вынес и выносит тот опыт, которому подверг его законодатель.

Рекомендуем почитать

Антенна

История возникновения религии еврейского народа

Освещение

Душа после смерти в православии – вера без дел мертва

Для производства

Как вести себя в армии, чтобы не быть всегда крайним

Освещение

Как работать в "1С" на современном предприятии

Освещение

Готовим фасоль красную: рецепты, способы быстрого приготовления

Стабилизаторы и ИБП

Как варить суп вермишелевый пошаговый рецепт